разрыв.

Мягко проводит языком по сливочной грудке, прилизывает всполошившиеся клочья шерсти, приводит себя в вид поистине аккуратный — едва удивленно дергает тёмным ухом, стоит монохромному ровеснику подать голосок звонкий. Юноша мимолётом вскидывает тёмные ресницы, проскальзывает потемневшим в сумерках берёзовых ветвей взором к пёстрому оруженосцу, смахивая чужую растерянность одобряющим блеском талых льдов, следом возвращается к прежней процедуре. Журавлик достаточно смышленый, дабы без лишних слов подчиниться чёрно-белому слову.

— Что-то произошло, Скворушка? — поцелованный северными ветрами неторопливо приглаживает мех на остром плече, молвив с толикой беспокойства, вкрадчиво, — Материнское сердце тревожно в последние дни?

Лебединый поднимает взгляд с изломанной заботой да почти нежностью, шажками аккуратными-робкими увеличивает между ними незримую никому дистанцию; закрывается, прячется, оставляет выведенную к идеалу оболочку теперь и рядом с ним тоже, кривой линией перечеркивая всё, что когда-то их связывало. Грозовой смиренно подаётся ближе, беззлобно всматриваясь в отсветы светлого мёда. Пожинай, великая птица, плоды своего труда —  чуть опускает подбородок, в миг оборачиваясь нехарактерно обеспокоенным.

Скворушка бросает своё слово сухо, колко, кривовато — сливочному приходится сдерживать самодовольную улыбку, прячась за маской внешнего спокойствия напополам с напускным удивлением. Не смеет прерывать поток той удивительной правды и чистоты, неожиданно вырвавшейся за пределы золотой клетки, облепленной щедрым слоем доброты и терпимости; ему чужая реакция как мёд по сердцу, приправленный дёгтем этого мышеголового несогласия — с лунами становится понятно, что некоторые заболевания лечению не поддаются. Сливочно-пепельный смирился с этим почти.

А в янтарных омутах плещется возмущение искреннее, редкое, такое значимое для монохромного оруженосца — взвинчено машет тёмным хвостом, грозится вот-вот зацепить в неаккуратных движениях бледный стан; юноша терпеливо отступает, не сводя внимательного взора с разбушевавшегося соплеменника. Лебединый завёл тот разговор с окрашенной алыми пятнами исключительно от большого доверия с маячившей перед глазами скукой, благо общий язык искать долго не пришлось. Кто бы мог подумать, что безобидная вечерняя трапеза обернётся таким благолепием.

— Хочешь сказать, что она ошибается?

Мелодично, дабы после белоснежной стрелой преградить путь к выходу собственным плечом.
Протянуть шею, жадно выискивая недовольный взор отблесками озёрной глади.
Без вызова, без упрёка — с ненавязчивым интересом.

— Больно, наверное, когда о твоё мнение точат когти те, кто ценнее всего на свете, — тянет с толикой грусти, — Знаю, Маковница слишком стойкая, чтобы плакать, — полукругом, окончательно отрезая тропы к свободе, — Только я чудом уговорил её съесть половину полёвки. Ты не заметил, а она вот как несколько дней не прикасалась к пище.

Опускает тёмную макушку, глядит исподлобья.

— Скажи, Скворушка, когда ты перестал жалеть тех, кто искренне тебя любит?

— И это всё? — бесцветно, чуть вскидывая подбородок в закрадывающемся разочаровании.

К тёмным губам липнет усмешка горькая, болезненная, надломанная — сливочно-пепельный юноша медленно ведет плечом, отгоняет это противное наваждение как назойливую муху, всем своим существом стараясь не рассыпаться в истеричном смехе от окатившей студёной водой трезвости. Бесцеремонно впивается в потемневший от цап-знает-каких-чувств янтарь птичьего взора, видит в зрачках-угольках собственное отражение неприметным инеем. Надо же, а ведь он почти поверил, что этот монохромный отпрыск высших чинов способен на нечто большее, нежели на обыкновенную жалобу. В груди разливается чувство жгучее, щиплющее, горячее, тянется по паутине вен закипающим ядом. Уязвленный азарт скулит — кровоточат вспоротые скальпелем-скукой швы.

— Признайся, Скворушка, — после затяжной паузы северный принц делает шаг вперед, вкладывая в негромкий голос искреннее сожаление, — Ты получаешь от этого удовольствие?

Лебединый внимательно вглядывается в чёрно-белый силуэт, выискивает первопричину собственного раздражения кропотливо и тщательно, желает забраться иголками-льдинками прямичком под румяную кожу, поглядеть, как на самом деле устроено это лишенное внятных красок недоразумение. Подаётся всё ближе, ещё пара мышиных хвостиков и защекочет смолистые скулы усами бледными; возвращает подарок-жест.

— И как, нравится не думать о родных?

— Сбрасывать ответственность за свои поступки на чужие плечи?

— Думаешь, что Свиристельке легко каждый раз отдуваться за твои ошибки?

— Работать за двоих? Выслушивать за двоих?

— Ты разбивал сердце своей матери с таким же наслаждением, как и моё?

— Или, может, продолжаешь робко кивать на каждое её слово, после когтями под шкуру залезая, мучая?

— Полагаешь, что впалые бока Маковницу даже красят?

Выдыхает и отстраняется, неторопливо вышагивая к окольцованным солнечной линией проходу наружу; в пол-оборота глядит на белоснежно-угольного Скворушку, раздумывая над тем, какая реакция должна последовать после всех этих пророненных слов. Согласится? Да уж, Звездоцап от одной этой мысли хохочет где-то в своих чёрных лесах. Наконец-то раскричится, выйдет из себя? Хм, от этого предположения смешно уже самому белокурому. Проглотит, вновь бросив что-то едва обидное в ответ? Юнец чуть хмурит брови, соскребает землю под молочные коготки, заинтересовываясь в оставленных полосах куда больше, чем в реакции ровесника; почти не сомневается, что так оно и будет.

— Однажды ты уже закопал друга у гнили, отыскал себе кого-то получше —  это ладно, как-нибудь переживу. Но, знаешь, своих родителей ты заменить не... Ах, точно, — пауза с мягкой улыбкой куда-то под самый нос, — Ты ведь уже это сделал.

Серебро пышного хвоста сверкает близ солнечных лучей поистине красиво — Лебединый взмахнет им на прощание, бессовестно отбирая у монохромного возможность покинуть это место первым.

Отредактировано Лебединый (2021-07-05 23:56:04)