утро гелиоса начинается в обед, хотя он, признаться, с радостью проспал бы до самого ужина, если бы пульсация в висках не вынудила юношу прервать ностальгический сон и направиться на поиски обезбола. таблетки в смертельно мятой упаковке нашлись в тумбе и были выпиты тут же, но не помогли абсолютно: то ли срок годности давно истек, то ли слишком уж глубоко укоренилась причина головных болей.

выползая с парой монет на пропитание в кармане из своей норы, то бишь бывшего книжного магазинчика, теперь же — обитаемого запущенного подвала, гелиос, морщась, обращает внимание на ясное небо. солнце в зените, и радоваться бы его лучам, да только от жары голова болеть начинает еще сильнее, в горле — сухо, и он, как вампир, закрываясь от солнца руками, отступает назад, во тьму и прохладу родного склепа, где пахнет сыростью старых книг и оглушает тишиной. плюхается куда-то в угол, проклиная таблетки и сбитый режим сна — настроение совершенно скверное. решает тут же и просидеть еще черт знает сколько: на полу, от которого тянет земельным холодом, в окружении старых-плесневых книг, частенько повторяющихся и способных скоплением пыли убить на месте всякого аллергика.

гелиос обхватывает руками колени, и длинные пальцы подрагивают от напряжения. бездействие выматывает хуже самых тяжких дел, думается ему, когда часы на стене показывают седьмой час. лето в этом году мучает, солнце все никак не заходит, не прячется за облаками: гелиос видит, как проникает его золотой свет через расположенные под потолком маленькие пыльные стекла окон. пыль лениво, изящно кружится в полосках света: это могло бы быть красиво, могло бы вдохновить, не чувствуй он себя таким вымотанным. почти старым.

когда на полу сидеть становится скучно и невыносимо, гелиос не без труда поднимается на ноги, включает рыжую лампу и находит среди своих запасов мяту. кидает в чашку несколько листиков и заливает кипятком, сообразив жалкое подобие чая. жидкость получается почти безвкусная, а горло обжигает при этом ощутимо: чашка отправляется на пианино, а сам гелиос опускается на стул перед инструментом и смотрит пару мгновений на собственное отражение в лакированной деревянной поверхности своего верного музыкального друга: худой, под глазами мешки, лоб морщит от боли. жалкое зрелище, но своему отражению гелиос улыбается все равно.

ему вспоминается незаконченная пьеса, осенняя, но не тоскливая, с тремя бемолями при ключе. ми-бемоль мажор, тональность, которая почему-то извечно ассоциируется с зэссом, и потому — любимая, базовая для всех тех неумелых произведений, что он успел сочинить в этом подвале... минута на то, чтобы воскресить в голове звуковую последовательность, и вот уже крышка поднята, пальцы касаются клавиш: сразу же уверенно, точно боль не мучает разум, точно не дрожали чуть ранее руки.

подобрать правильные гармонии, пробежаться ломаными арпеджио вверх, к самым пронзительно высоким нотам — точно нестись вслед за воспоминанием, за чувством, за утерянным домом. гелиос в очередной раз ищет в музыке лекарство, которым не стали полуденные таблетки, не стало время и все то новое, что ему довелось увидеть. мелодия помогает, потому что она посвящена ему, и потому он — в ней, внутри. пара тактов на легком стаккато — точно зэсс касается щекотно пальцами ребер. набирающая темп правая рука при звучных сменяющихся аккордах в левой — точно гелиос мчится к нему навстречу через всю улицу, разметая в стороны разноцветные осенние листья...

музыка льется, авторскую пьесу сменяет этюд черни, затем — старинная баховская полифония, некогда нелюбимая и вымученная-выученная с преподавателем, что любил больно когтями-пальцами хватать его за плечи, требуя выпрямить спину; баху на смену приходят парочка песен из французских кинофильмов и, наконец, "зимний ветер" шопена — любимый этюд гелиоса, доводящий до исступления, выматывающий, забирающий слишком много его. одиннадцатый этюд всегда помогал очистить голову и сердце: в нем была удивительная наполненность, чье-то понимание сквозь года и.. тоска? нет — упорная борьба, минорная, но уверенная до трогательного.

когда он перестает играть, усталость накрывает с головой. сознание лениво, устало рисует последние образы: зэсс улыбается ему, протягивая пушистый одуванчик и предлагая дунуть и пустить семена по ветру; шела треплет его по голове и кличет шутливо пидором; мама рассказывает древнегреческие мифы, в который раз упоминая прометея, передавшего огонь людям... перед тем, как заснуть, устроив голову неудобно на клавишах фортепиано, гелиос видит перед глазами кровавые вспышки несуществующего пламени...

а затем просыпается от резкого стука в дверь. и тут же все по новой: мысли, головная боль, голод и непонимание того, кого могло принести в столь поздний час.

3:49.
час, пожалуй, не поздний — очень уж ранний.

поднимается, плетется к двери и потирает рукой левый висок. ключ поворачивает в замке, смотрит в пол, затем скрип дверных петель режет слух, — и серый свет зарождающегося утра врывается в помещение. не поднимая взгляда на нежданного гостя, но догадываясь уже о том, кого принесла нелегкая в такую рань, гелиос вымученно улыбается, здороваясь:

— привет, сестренка. какими судьбами тебя так рано занесло в мою нору? ты разве не должна только-только приступать к поискам ночлега после очередного ночного кутежа?

Отредактировано Подсолнушек (2021-08-31 21:37:54)

от громкого голоса сестры хочется морщиться, но гелиос сдерживает себя и снисходительно слушает пьяный монолог шеларди, думая об ее удачливости: очевидно, что только благодаря чуду шела смогла в таком состоянии отыскать его дом и не попасть по пути под машину или под горячую руку заступившего на ночное дежурством вымотанного хранителя правопорядка. и, признаться, чем дольше гелиос наблюдает за действиями родственницы, тем более фантастичным ему кажется этот факт, потому как сестра не делает и пары шагов вглубь помещения, но уже умудряется напороться на препятствие в виде стопки книг.

— черт, шела, — голос звучит куда более раздраженно, чем обычно, спасибо большое головным болям. пока сестра пытается стянуть обувь со своих худющих ног, гелиос принимается поднимать книги с пола и снова складывать их в стопку ровно на том же месте и в том же порядке, как они и лежали до пьяной атаки со стороны шеларди. — герман гессе явно не сказал бы тебе спасибо за то, как ты обращаешься с его наследием. и я тоже не скажу. молю, будь... — фраза рвется в тот момент, когда шеларди хватается за него, пытаясь подняться с пола. устало вздыхая, гелиос придерживает ее за плечи и заканчивает-таки предложение: — аккуратнее. хотя кому я говорю... все равно без моего контроля обязательно не впишешься в ближайший поворот.

его слова шеларди ожидаемо пропустит мимо ушей, а если и прислушается к ним, то лишь на пару минут в лучшем случае, — а потом обязательно забудет, глотнув еще виски из бутылки, которую притащила с собой. в этом вся шела — она, кажется, откровенно ненормальная, но это не мешает гелиосу ее любить и скучать по сестренке в периоды долгой разлуки. и потому теперь, наблюдая за ее путаной жестикуляцией и пытаясь вникнуть в смысл пьяных речей, гелиос растягивает губы в искренней улыбке. он скучал. и он правда рад ее видеть.

— дай-ка мне вот это, — аккуратно и ловко снимает солнцезащитные очки с переносицы шелы. кладет на фортепиано и плюхается на диван рядом с сестрой. — тут и без того мрачновато, не находишь? да и разобьешь еще или дужки сломаешь... пусть пока побудут в безопасности, потом верну.

шела извлекает из кармана сигареты и протягивает ему — мол, угощайся. думая о прерванном нервном сне, о полном головных болей дне и о тоске по зэссу, которая, зараза, все никак не утихает, гелиос радуется сестринской щедрости и быстро выхватывает из пачки две сигареты: одну тут же пихает в рот, а другую прячет за ухо, усмехаясь собственной наглости. пьяная сестра тем временем подрывается с места и направляется на поиски пепельницы, зажигалку оставив не диване. гелиос поднимает ее и прикуривает раза с третьего, почему-то первые два промахиваясь по колесику. шеларди тем временем возвращается с пепельницей в руках.

— что, все настолько плохо? — наигранно-огорченно отвечает на комментарий касательно его внешнего вида, уходя от основного вопроса (пока что). затягивается сигаретой и прикрывает глаза, прислушиваясь к головной боли и мыслям: в висках упрямо стучит, среди мыслей вообще полнейшая каша и немного хочется спать. впрочем, разговоры с шеладри имеют свойство бодрить лучше крепкого черного кофе. — мусор я, кстати, собирался вынести еще днем, но была такая лютая жара, что я решил не высовываться. да и голова болит нестерпимо... не удивляйся, если боли меня замучают и я умру, а вскрытие покажет опухоль у меня в мозгу.

он, конечно шутит — и сам же смеется с собственной глупой фразы, думая невольно о том, что, будь у опухоли в его голове имя, ее бы точно звали зэссер. вот вообще без вариантов.

— я тут пьесу закончил, кстати. не знаю, насколько тебе интересно, но получилось почти недурно... когда-нибудь поймаю тебя в нормальном состоянии и уломаю послушать. трезвый взгляд со стороны искусству не повредит.

в голове всплывают воспоминания о том, как пытался уговорить сестру не страдать херней и перестать уже травить себя тем крепким пойлом, что она постоянно достает невесть откуда. тогда, конечно, винил во всем только себя: ведь если бы не ушел из дома — кто знает, как сложилась бы жизнь шелы. она, конечно, на теперешний образ жизни никогда не жалуется в открытую, но одной лишь ей известно, счастлива ли она жить именно так.

гелиос снова затягивается, ощущая, что буря в голове понемногу стихает, а шеларди тем временем самозабвенно прикладывается к бутылке.

— тебе бы стоило закусывать. удивляюсь, как тебя до сих пор не вывернуло, — отмечает. — кстати, время близится к завтраку. можем поискать, что у меня есть из съедобного, и устроить утреннюю трапезу. как семья, м?

Отредактировано Подсолнушек (2021-09-02 01:37:27)