Рассеянный свет путается в копне сливочной шерсти, серебрится, пугает трусливую тень своим ненавязчивым присутствием — та вытягивается, дыбится, воинственно замирает чернеющим покрывалом близ окутанных сладостной дрёмой. Беззащитность других в объятиях племенного покоя оборачивается чувственной, трепетной, очаровывает подмёрзшее сердце теплом эфемерного доверия. Ученик предводительницы-грязнокровки вскидывает белёсую голову, стрелой синеватой кидаясь к надкусанному таинственным созданием диску, прочёсывает бледный лик внимательно, кропотливо.

« Нужно спешить, » — выдыхает куда-то в копну усов, неторопливо покидая нагретое место.

В черноте глухой ночи померещится отсвет глаз строгих, внимательных, утаивающих за неприступной янтарной кромкой тяжелую, древнюю дрожь земли, огни беспощадных костров. Внутри всколыхнется, утихнет предательским жаром вдоль паутины вен, прорвется наружу тревожным смешком, — « поумерь, белокрылый, свою раздутую гордость, не играй, обожжешься, расстроишься, разозлишься ». Только скромность ему не к лицу, она мягким, ропотным, трусливым и жалостливым, оцарапанным, черно-белым; им, несчастным, тысячу лун в заточении у собственных страхов, ему — жизнь до следующей половины, кровь горячая, ветер свобод. Оттого только шаг вперед, и её, самую угловатую, сложную, горькую, за собой.

— Пепелица, прошу, поднимайся, — осторожно лапой на дымчатое плечо, шепчет спешно и воспалённо, — Там, в лесу, — сбивается, взором перепуганным мимолётом бросаясь к выходу, — Пожалуйста, пойдём со мной, мне так страшно, — сталкивается с золотом сонным, непонимающим, — Происходит что-то ужасное!

Она не глупая, нет, напротив — умна до дрожи в светлых локтях, до пульсации вен близ височной доли, выведена, выверена, идеальна в своей металлической стати. Если и поведётся на этот спектакль котёнка, то исключительно из-за дрёмы, спутанных мыслей, водой окатившего чувства долга. Лебединому хватит и этого. Интригу удерживает в когтях светлых, резко прочь, бледным вихрем пускаясь мимо ровесников; не высматривает, не ищет, лишь хвостом аккуратно манит выкованную из стали, у предков вымаливая чужое расположение. Почти верит, что та последует. Пускай не ради него, — пока что, — но ради сохранности всея грозы.

Секунда, третья, седьмая.
Мелькнёт где-то около тёмное серебро.

— Иди по тени, — горячим шелестом к самому уху, игнорируя чужое недоумение за неимением качественной отговорки.

Волнительно. Удержать бы её тут, рядом, под боком сливочным, приковать ветвями гибкими юных берёз лапу к лапе, чтобы не убежала, не сорвалась, не бросила его в выламывающем сердце одиночестве, очерняя имя птичье каким-нибудь чёрным прозвищем. Лебединый дёргает ухом, аккуратно прокрадывается ближе в выходу да размышляет над тем, как было бы чудно воплотить свою секундную фантазию в жизнь — ради неё самой исключительно. Но искусство подобных оков ему неведомо, и оруженосец обратится к искусству слова, понимая, что это единственный выход: 

— Нельзя, чтобы дозорные нас заметили, — бьёт наверняка, — Они в сговоре.

Тихий выдох под нос — «и плевать, будь что будет».

Пусть раскроет все его замыслы, когда лапы тонкие ступят за пределы жилища родного и безопасного.
Пусть уловит спутанность речей-показаний, зашипит разъяренной змейкой, взбеленится.
Путь окунёт с головой в зловонную лужу лесную, обнаружив нелепый обман.

Сделает всё, что захочет — впервые в жизни, возможно, преступив черты дозволенного и правильного.

Отредактировано Лебединый (2021-08-14 19:49:32)