До пепельно-серых ушей доносится звук — упругая волна, вторгающаяся сквозь орган слуха прямо внутрь жалкой черепной коробки. Она рикошетит от костей черепа, резонирует, становится мощнее и Сорокопут чувствует, как уже начинает сдавливать виски тянучая боль. Котята наводят суету на главной поляне — Сорокопут ненавидит суету. Из груди рвётся рычание, уже вибрирует где-то в груди, напрягается горло и связки — из нутра вырывается жалкий хрип.

Сорокопут чувствовал себя скверно. С усов стекала речная вода, намокли передние лапы, сделались ещё темнее, чем было до этого — позвонки костлявой спины Сорокопута, словно костистый рыбий хребет, мелькают среди рогоза, сверкает серебром россыпь водяных капель, что засели в пыльной шерсти — удачно спугнул Сорокопут незнамо как оказавшегося на мелководье линя, отблагодарившего в три погибели согбенного целителя неожиданным ударом хвоста о водную гладь.

Тонкий, долголапый, костлявый — он преодолевает короткую преграду в виде камышей, чувствует, как становится громче писк котят и давление на виски, и сжимает зубы чуть сильнее. Полуприкрытые веки, пасмурный взгляд — всё остается безразличным на его морде, не сменяется размеренность шагов, только ходят ходуном желваки полной пасти кипрея. Сорокопут обнаружил с безрадостным вниманием любопытный факт — перестаёт тянуть где-то в области сердечной мышцы, очищается от чёрного, липкого, мерзкого и скверного потока мыслей разум, будто бы обречённое механическое существование на редкий, но очень дорогой и важный для Сорокопута, миг, сменяется на робкую надежду.

Там, в маковом поле, стоя в спелых колосьях, клонящихся к земле, и купаясь в их кроваво-красном мареве, Сорокопут утопал в буйстве природы, не нуждаясь ни в чем более, а закрывая глаза, он переставал видеть чёрную кровь на белой шерсти, не всплывал следом за этим кошмарном видении сварливый взгляд тёплых глаз Клоповника, а в серых ушах не раздавались последние слова Звёздной Россыпи, сказанные тихо в темноту предводительской пещеры, передавая эху нести их дальше в глубину этих покоев. Стебли были увенчаны самыми прекрасными цветами, не раскрывшими ещё своё нутро с угольно-чёрными семенами, дарившими умиротворение и туманный сон, спасавшими многих в минуты боли и страха, и от одного только вида склонившихся к питательной почве цветов, все вокруг действительно начинало воплощать красоту и правильное благоговение, без каких-либо намеков на лукавство и обман.

Сорокопут хотел бы, чтобы его похоронили на этом маковом поле, думает даже, что если разразится всё-таки новая война за эту лакомую территорию — он пойдёт в бой за неё в первых рядах, отчаянно, с ярко-красным, словно подсвеченным ярчайшим весеннем солнцем, знаменем, умрёт, если понадобится, в этом бою, но умрёт с осознанием того, что кровь он проливал за единственно Речную территорию.

Припорошённый пеплом бледный мех мелькает на окраине поляны, хмурый взгляд ненадолго останавливается на суетливых котятах и их родителях, не остаётся незамеченным и Солнечное Созвездие. Сложно не заметить яркую шерсть, она, словно гранённая, отражает свет, отражает готовность и деятельность молодого кота, решимость. Сорокопут хмыкает про себя — его собственная тусклая, погасшая шерсть может отражать лишь тоску и безнадёгу. Снова в мыслях мелькает Волноход и Клоповник, но Сорокопут умело переключает в своей голове тумблер, и два бывших целителя не успевают там основаться. Сорокопут безразлично ещё раз обводит поляну блёклым взглядом и скрывается на минуту в своей тёмной обители, избавляясь от своей ноши, тоскливо при этом улавливая запах маков на листьях кипрея, что растёт чуть поодаль от большого, усеянного кроваво-красным, поля. Сорокопут не замечает своего маленького пациента — но он подумает об этом позже. Пакостник наверняка ушёл не один, Сорокопут чувствует в своей палатке запах ещё одного оруженосца.

Он выходит из своей палатки ещё более раздражённым, чем был, в глаза всё более настойчиво бросается белый мех предводителя и Сорокопут, вопреки всем канонам своего поведения, размеренным шагом приближается к Солнечному Созвездию и роняет бесцветное здравствуй. Он роняет одно единственное слово и это уже утомляет — Сорокопут передумывает гневиться предводителю насчёт сбежавшего Щуколапа, проклинает себя же трижды за предстоящий долгий разговор с пакостником, но упорно продолжает считать, что так будет лучше.

Светлые брови сами собой сдвигаются ближе к переносице — чутким ухом слышит Сорокопут хриплое, измученное, тяжёлое дыхание, словно в лёгкие дышащему залили до верху густой чёрной грязи — она хлюпает у него в горле, сам целитель даже будто ощущает как распирает и его собственные лёгкие мерзкая жижа, тяготит и оседает где-то в глотке, мешая звуку оформиться в полноценную членораздельную речь. Он сглатывает, ощущение проходит — то хрипит тяжело в палатке Рыбник. Бледно-серое ухо дёргается в ответ на звук, что доносится из целительской, чёрные губы поджимаются. Он практически не жилец, Сорокопут чувствует таких за версту — одной лапой Рыбник уже в Звёздном Племени, тремя — здесь, в специальной пристройке для больных сумрачной заразой, лежит, не в силах двинуться с места ни на миллиметр, лежит на боку, раскинув лапы в разные стороны — его жар не сбивается, Сорокопут ничем не может ему помочь, кроме как отправить измученного воителя в беспокойный сон, представляющий из себя не что иное, как самый страшный кошмар. Сорокопут почти уверен в том, что молодому воителю снится смерть — в тусклых, уставших глазах Рыбника видны звёздные силуэты давно погибших товарищей, словно отражение звёзд в водной глади, они имеют чёткие очертания, светят холодным светом и улыбаются печально, чувствуя, что короткая жизнь подходит к концу, что отделяется дух от медленно отказывающего тела, что ряды их вскоре пополнятся снова. Сорокопуту безумно хочется когтями выдрать ускользающую жизнь из лап смерти, не отпускать её к звёздам — он боец другого фронта, у него в лапах сосредоточена сила иного толка, бренный, безнадёжный, утомлённый, но всё ещё боевой, дух не даёт опустить лапы и вынуждает бороться до самого конца, также, как и сам Рыбник, старающийся гаркнуть что-нибудь Речному целителю, давая понять, что он всё ещё жив, а не валяется мешком с костями в тёмном углу в ожидании смерти. Борьбу ему завещал Клоповник и Волноход,

— Пора что-то делать, — отзывается свистящим эхом, бесцветным, как и поблёкшая шкура и тусклый голубой цвет глаз, мутный, непроницаемый — Сорокопуту видится свежая, плодородная чёрная маслянистая земля, комья валяются аккуратно по бокам от только-только вырытой ямы — могилы — а вокруг колышется маковое поле, залитое ярким солнцем, горят и переливаются красным алые бутоны — сквозь широкие лепестки на просвет видны бордовые прожилки, словно капилляры через натянутую кожу. Мысленно Сорокопут роет рядом ещё одну могилу, для Рыбника, представляет, как застилает его шерсть чернозём, как прорастут через его иссохшееся тело новые маки самосейки, как заберётся ветвистая корневая система внутрь черепа через глазницы, обволакивая целиком скуловые кости и верхнюю челюсть, — Сплошное выживание, а не жизнь, — Сорокопут не глядит на Солнечное Созвездие вовсе, полуприкрытый взгляд уткнулся куда-то вперёд, не сфокусированный ни на чём, кроме ярко-красной пелены из маковых цветов перед мысленным взором, — Всегда так было, не находишь?

Сорокопут отрывает взгляд от нематериальной точки, глядит мимолётно на ярко-белую шерсть предводителя сквозь полуприкрытые веки и выдыхает шумно через нос, чувствуя, как свело на краткий миг сердечную мышцу, когда из палатки донесся каркающий кашель, сухой, дерущий глотку и нёбо, скручивающий спазмом мышцы живота. Сорокопут, словно не касаясь земли, упархивает, стремительно, неслышными лёгкими шагами, всколыхнув воздух растрёпанным грязно-серым хвостом. Так завещал ему Клоповник, внедрил в подкорку мозга, передал из лап прямо в лапы заботу о страждущих племени — и Сорокопут отбрасывал на самые дальние задворки разума тяжёлые думы и заполнял пустующий мозг симптомами и лекарствами, причинами и связями, и шёл облегчать чужие страдания. Сорокопут пододвигает смоченный в воде мох почти вплотную к губам Рыбника, чтобы тот смочил горло, интересуется, не голоден ли он, но воитель закрывает глаза, сворачивается более плотно в клубок, не в силах ответить. Целитель чувствует жар, который поднимается от шерсти воителя и снова сжимает чёрные губы, не зная, чем ещё ему сбить температуру. Смешивает пижму и бурачник, тормошит воителя и скармливает ему эту смесь, предпринимая тщетную попытку облегчить ему страдания.

С больными надо что-то делать — отдельное помещение для тяжелобольных пора расширять, Сорокопут также с мрачной озабоченностью думает о том, что необходимо создать отдельный запас трав, сбивающих температуру и обладающие противовоспалительным действием. Он хмурится, вновь отяжелевшей поступью протискиваясь костлявыми боками сквозь лаз надстройки к целительской, на глаза попадается обладатель того самого второго запаха, сопровождавшего сбежавшего Щуколапа. Сорокопут кидает на Рыбку тяжёлый мутный взгляд, многозначительный в какой-то мере, но всё-такой же безэмоциональный, тусклый. Замечает, проходит мимо, не обращает никакого внимания на шёпоток Стрекозы, режущий слух своим беспокойством в её тоне. Сорокопут чувствует, что ему это не нравится, Сорокопут чувствует волну едкого раздражения, он готов разразиться кислотным дождём в ответ на шёпот королевы, но разговоры его слишком утомляют и он по своему обыкновению отмалчивается, не имея никаких моральных сил на то, чтобы объяснять ей причины собственной тощести. Больно смотреть — Сорокопуту тоже больно, но он молчит.

— Не ел, — на краткий миг Сорокопута одолевает желание солгать в ответ на странный вопрос, он знает, что возле целительской закопаны окуневые кости, в случае чего у Сорокопута была бы идеальная возможность предоставить доказательства в подтверждении своей лжи, но понимает, насколько нелепо он выглядел бы в собственных глазах, не говоря уже о других. Костлявый хребет, торчащие позвонки и висящая шкура говорят сами за себя, он выглядит, словно полуистлевшая, иссохшая мумия, труп, что забыли натереть в посмертном ритуале прощания мятой, прогоняя запах смерти, застрявший в затхлой шерсти, забыли предать бренное тело земле. Той самый мягкой, маслянистой земле, на которой расцветают пышными колосьями маки самосейки, — Не хочу, — хмурится и качает головой, полагая, что на данный момент есть гораздо более важные темы для обсуждений, — Рыбник совсем плох, остальным, заболевшим сумрачной хворью, не становится лучше, — Щуколап сбежал из пещеры, — слишком быстро заканчиваются запасы трав для сбивания температуры, не хватает места для совсем тяжёлых, — Сорокопут чеканит слова, роняет на землю тяжким грузом, словно бы с мрачным удовольствием обсуждая, как всё летит стремительно к чертям собачьим, стремится зацепиться за эту тему и продолжить её обсуждение. Снова мелькает и попадается на глаза Рыбка, — Нужно расширять пристройку для тяжелобольных и собрать для них отдельный запас трав.