Скок да скок, прыг да прыг: скачет лягушкой вокруг Скворушки, шею его лапами своими длинными обвивает, за уши кусает шутливо да ласково, и щерится-щурится. Смех звоном колокольчиков проносится над головами, поднимается выше, к верхушкам сосен, и разрезает облака, резонируя по всему лесу. Мир становится робким и куцым, сужаясь до них двоих.
     Победила. Глядит на него сверху вниз беззлобно, к земле прижимает и растягивает уголки губ в улыбке. Не поддастся, не проиграет — не сможет даже специально. Хорошо ли, плохо — так в подкорке заложено да в кожу вшито.
     — Победила, — наклонится ближе, почти касаясь своим носом его, но не уходит. Дыхание чужую шею опаляет, лижет языками пламени и поцелуи-печати оставляет. Чёрно-белый мех блестит в лучах солнца, отливая медью и оловом; внутри всё такой же сизый туман. Разогнать бы, сдуть ветром южным-тёплым и укутать собственным светом тысячи солнц, что в грудной клетке плавятся, и Свиристелька смеётся. Громко, заливисто, искристо. Веки прикрывает на мгновение, подбородок гордо вскидывает, а потом резко тычется в воронового цвета щёку, собою заглушая все сторонние звуки.
     И кажется, словно все птичьи переливы слились в один голос — её голос.
     В лесу пахнет свежестью, грибами и детской радостью. Ей это нравится. Набирает воздух полной грудью, выдыхает шумно протяжно и склоняет голову набок, мол, чего теперь будешь делать? А Скворушка лежит на лопатках и смотрит на неё своими очами янтарными так пристально-пристально. Мир меж ним и Свиристелькой — шаткий, много странностей и сокрытой в душевных недрах боли. Много воспоминаний, взглядов, рек, игр и жемчужин. Много вопросов и подспорья, много вздора, много радости. Между ними — ритм сердца.
     Для него Свиристелька мигом наворожит — видит мёд в его глазах и видит какую-то странную жуть, слышит голос счастливый и отчаянный, слышит немые мольбы, и на каждую отвечает. Она, конечно, не всесильная, не бессмертная и не святая, но для Скворушки изо всех сил таковой быть старается.
     А потому когда он просит — она отпускает. Так легко, как птицы взмывают в небо; улыбается.
     Лапы тонут во мху, как в перьевой подушке. Свиристелька когтями его подцепляет, мнёт, почти урчит, но смотрит куда-то ввысь, щурясь от ярких лучей раскалённого диска. Хвостом машет из стороны в сторону, оборачивается вокруг своей оси и даже подпрыгивает немного, пружиня на лапах; те всё ещё ноют после последней тренировки, но то боль приятная, тягучая — так себя ощущаешь, когда становишься сильнее. У Лиса задания всегда сложные, никогда в пол силы, но Свиристелька привыкшая. Спорит с ним, конечно, время от времени, пререкается, но без какой-то агрессии. Больше, наверное, чтобы понять почему так, а не иначе. Всё-то ей знать нужно.
     — Не ушибся, птенчик? — ласковое прозвище, дарованное Скворушке ещё во время детской, ставшее столь же прилипчивым теперь, сколь репейник на шкуре. Он на неё не обижается, но всякий раз театрально хмурится и просит его так не называть; Свиристелька уверена, что в глубине души ему это даже нравится. Помнится, Лебединый однажды набрался наглости назвать его также: спустя несколько минут девичья лапа уже оставила на его лбу свой след, а их горячий спор был слышен, наверное, даже на ветряных пустошах. Поделом.
     Что её — ей и принадлежит. Ни с кем не поделится. Никому не отдаст.

У него над ней — власти непомерное количество. Взглядом, словом, шагом — всем. Свиристелька увидит что-то не то, Скворушке несвойственное, и превратится в оголённый нерв, остро реагирующий на всё подряд. Голову склонит, спросит всё ли с ним в порядке, и когтями цепкими попытается удержать трепещущие в грудине сердце — главное, чтобы не выпорхнуло. Всё замечает, ничто от её внимательного взгляда не скроется. Надумает себе всякого, пропитается переживанием, а потом скажет на выдохе, что успокоилась; соврёт.
     Вот и сейчас, когда Скворушка поджимает под себя лапу, Свиристелька ему верит безоговорочно, потому что не может не. Вытянет лебединую шею вперёд, наклонит чуть набок голову и распахнёт глаза широко-широко, превращая их в бездонные озёра, пытаясь определить причину. Неужто переборщила? Неужели где-то не сдержалась да силы не рассчитала? То ли всё-таки слишком сильной стала, то ли Скворушка не успел ещё покрыться бронёй.
     — Дай посмотреть, — ей до Дымка — как до луны, но уж паутиной-то орудовать умеет. Совьёт кокон, если понадобится, настучит по голове за неосторожность, и за хвост потащит в целительскую; со Скворушки только и нужно, что пылинки сдувать, и никак иначе.
     Сделает шаг вперёд, поддаваясь корпусом к брату, и оступится. Не буквально, конечно. Обвёл вокруг пальца хитрой лисой, играя на сестринских чувствах. Свиристелька ресницами захлопает непонимающе, а после резко сменит милость на гнев, прокладывая меж бровей глубокую морщинку. Щурится, губы в улыбке тянет, сутулит спину и чуть приседает в коленях; не говорит, но показывает — тебе не убежать, Скворушка. Не от меня.
     Искры сверкают все чаще и чаще, по воздуху крýжат, как птичье перо. Две души сливаются в тугой змеиный клубок, катятся по мягкому мху, собирают на собственные шкуры листья, ветки и детский смех, и становятся одним целым. Свиристелька лапами чужие бока мнёт, кусает беззубо за уши, шею, плечи, чтобы в конечном итоге вновь посмотреть на Скворушку сверху вниз.
     — Я снова победила, — задирает голову довольная, да лапами жмёт брата к земле.
     А в глазах цвета смолы, что сверкает на солнце, плещется не только умиротворение, но и что-то ещё. Что-то такое, чему нет пока объяснения, но совершенно точно есть причина. Свиристелька это только сейчас замечает // на самом деле, до этого лишь делала вид, что не видит, но знала всегда. Со Скворушкой не то, чтобы не так что-то было, но отчего-то внутри у Свиристельки всё заухало за заохало.
     Ему тяжело. Это жуть / это круг / это цикл один, непрерванный, или старый кошмар, осевший пылью; то ли взяться за меч — то ли взяться вязать петлю. Каждый раз обещают друг другу всегда выбирать лишь первое. Научить бы его, показать, что можно иначе, нужно только посмотреть внутрь, а не наружу. Может тогда поймёт? Может тогда найдёт то, что ищет? Не понимает, что всё, что он любит, это и будет он сам: тихие сумерки, звёздочки, заросли папоротника, горчащий дым. Белые насыпи, отмели, берега, белые полосы в небе, птичьи трели, рассветы. Где-то поёт скала, шелестят деревья, реки слегка дрожат на тугой жаре. Всё, что ты хочешь, Скворушка, сбудется точно в срок; всё, что ты любишь, уже есть у тебя.
     Свиристельке для него ничего не жалко; ни крошки, ни мышки. Последнее отдаст, отломит кусочек души-плоти, да поделиться, если так нужно, если так будет лучше. Покажет мир, расскажет древние тайны, сложит в шкатулку и отдаст. Ты только возьми, Скворушка.
          Знай об этом, ни слова ни говори.
                  Все, что приходит сбыться, — давно внутри.
     Она отпускает его снова, но душой по-прежнему держит крепко, не желая расставаться ни на миг. Их связь — камень, с единственным лишь отличием — на дно не тянет. Смотрит на него смеющимся взглядом, ласково, и быстро языком пройдётся по лбу и макушке, приглаживая короткую, но пыльную шерсть.
     — Будешь так шутить — я сама позабочусь о том, чтобы это стало правдой, — ткнёт лапой в плечо и фыркнет; беспокоится.