Полыни хочется волком выть и метаться диким зверем, оставляя на деревьях такие же зарубки от когтей, какие у неё на сердце после гибели каждого, кого она потеряла, но всё, на что у неё хватает сил — глубоко втянуть носом морозный воздух и ртом выпустить облако пара, на секунду прикрывая веки.

Что ты смотришь так? Понял наконец-то? Скажи: «понял что почем, что к чему».
/говорит; и тут же усмехается, почти хохочет/
             /он ещё говорит-говорит... а потом что-то — щёлк — и уже едва ли не шепчет;
не смеется, не скалится;
       только смотрит выжидающе/

Весь мир, но не Полынь. Тот лёд, что у неё в межреберье — не просто вода; не расплавится и не потечёт.

Чужое дыхание опаляет — так глиняные сосуды плавятся в раскалённой печи. Полынь слышит его пульс: негромкий, скачущий, но степенно выравнивающийся, и видит, как с ответом у Лиса расширяются зрачки, выдавая всю его сокрытую от других суть. Выдавая в нём такого же хищника, как и сама Полынь.

Он не просто воин, он — боец, паладин и целое войско, готовое рвать на куски всякого, кто встанет на пути. Он тот, с кем в битве Полынь хотела бы не сойтись, но биться бок о бок.

Ей идти за тем, кто резок и высок, кто чует плоть и нервным псом ждет её кусок. Идти за таким же, как Лис.

Под кожей распускается что-то страшное, и горит так, что не вытащишь, не вывернешь. Полынь сидит недвижно, всё думает: за что такое, за что дали_сделали её таковой? Вроде бы незлая, неслабая, непраздная, неглупая, а всё несёт в себе, сидит в себе, да ни слова доброго не скажет в свою же сторону, только воет тоненько-неслышно.