Шептунья лежала, глядя в стену палатки, рассматривая трещинки и выемки. Нос щекотали мелкие пылинки, но приподняться, чтобы обтереть мордочку лапой, у неё не было никакого желания. Тем более что лапы всё ещё были грязны от земли, в которую она закопала собственного наставника - не пожелала оставаться в стороне, хотя церемонию захоронения обычно возлагали на плечи старейшин. Умываться желания тоже не было. В конце концов, сейчас никто из соплеменников не нуждается в медицинской помощи, а над ухом впервые не слышится ворчливый голос или прерывистое лихорадочное дыхание Мышенога; без этих ставших привычными звуков кажется, что сама палатка целителя умерла, и в её бездыханном чреве лежит маленькая перепачканная землёй кошка, распласталась на полу, как раздавленная колесом Чудища лягушка.
Есть ещё кое-что помимо само собой разумеющегося горя потери. Она слышала, как соплеменники, косо поглядывающие на процесс натирания остывшего тела целителя ароматными травами, шептались - причём шептались достаточно громко, чтобы Эхо услышала. Из пастей их сочился яд, он проникал в самое её сердце и отравлял, безжалостно сжигая изнутри. Она не могла понять, откуда в них столько злобы. Она ведь всегда умела оправдать негативные слова и поступки котов, с которыми жила бок о бок, всегда готова была понять их. Но сейчас... сейчас не выходило. Никак. И впервые Шептунья не сумела встретиться взглядом с обидчиками. Она спрятала глаза и торопливо скрылась в благословенной темноте палатки, малодушно и слабовольно прячась от того, чему всегда бесстрашно давала бой. Она ненавидела себя за эту слабость, но не могла заставить себя подняться. Просто лежала и лежала. Продолжала лежать и пялиться на стену, вдыхая пыльный земляной запах и подёргивая щекочущимся от пылинок носом, и изредка моргала болезненно-сухими глазами.
Кошка вздрогнула всем телом и невольно сжалась, услышав шаги, хотя едва ли кто-то из этих мышиных душонок рискнул бы зайти в её палатку, чтобы высказать свои претензии прямо - а ведь это было бы куда проще, она смогла бы спокойно объясниться. Но не тогда, когда они шепчутся у неё за спиной, демонстративно замолкая, когда она подходит ближе - ну как тут что-то объяснить? Они ведь не желают слушать. Так что это, наверное, кто-нибудь подцепил занозу на лапу. Стоит подняться и встретить этого кого-то как полагается; не хватало ещё, чтобы её увидели в таком отвратительном состоянии! Шептунья понимала, что от её поведения сейчас ждут любых выкрутасов, которые могли бы скомпрометировать её. Или ждут слабости, чтобы наброситься и порвать в клочья. Она совсем запуталась, как же себя вести, чтобы вернуть доверие соплеменников. Было бы проще и понятнее, если бы кошка знала, чем вызвала эту ненависть. Но она ровным счётом ничего для этого не делала. Она ни в чём не виновата, это не её выбор!
Как ни старалась увещевать собственное немощное тело, так и не смогла подняться, пока кот шёл через палатку, прежде чем остановиться прямо возле неё. Шептунья жалко напрягла мышцы - лопатки выперли двумя буграми, изломавшими линию спины, - и безвольно ослабила напряжение, сухо и безнадёжно выдохнув в пыль перед носом. Чуть повернула голову, продолжая прижиматься щекой к полу палатки, и увидела большие рыже-белые лапы старшего воителя Лиса. Уши дёрнулись от требовательного, резкого голоса, донёсшегося сверху. Этот кот и так был крупным, а сейчас, с её жалкой позиции распластавшейся лягушки, и вовсе казался высокой неприступной скалой, выточенной из рыже-белого мрамора. И голос его под стать - как ледяные солёные волны, омывающие скалу.
В груди ненависть к себе, слабой и никчёмной, расползлась чёрной плесенью - она ни в коем случае не хотела допустить, чтобы кто-то видел её в таком состоянии, но теперь уже поздно. Едва ли Лис поверит, что Шептунья тут внизу контактную линзу ищет, даром что они оба не знают, что это такое. Да и вся эта спутанная шерсть, засохшая грязевая корка на бывших белоснежными носочках лап. Пустота, поселившаяся в синих глазах, которые она продолжает от всех прятать, как что-то постыдное - будто, встретившись взглядом, пропитается ядом до такой степени, что на месте упадёт замертво. Вот и сейчас глядит только на лапы воителя, находящиеся так близко, что он мог бы пнуть её, если бы захотел, и не желает запрокидывать голову, чтобы не столкнуться с его холодным, требовательным, недружелюбным взглядом.
Но ведь она не такая!
От этой мысли воспалённые глаза заволакивает горькая пелена слёз, и исключительно эта мысль сподвигает занемевшие от долгого лежания мышцы напрячься и поднять кошку с земли. Она медленно, словно каждое движение причиняет немыслимую боль, поднимается и садится, сгорбившись. Смотрит теперь не на лапы, а на беленькую грудку кота - ей и теперь бы пришлось запрокидывать голову, чтобы увидеть его лицо, а это - лишнее усилие, на которое она пока не готова.
Лис пришёл за ответами. За правдой. Точно ли? Или он тёмный вестник, принесший терновый венок, дабы возложить его на голову провинившейся?
- Ты хочешь услышать от меня правду, - произносит надтреснутым голосом, всё так же не поднимая головы, - А ты готов её принять такой, как она есть, и поверить?
Эхо не знает, был ли этот кот в числе тех, кто желает затравить её, и отрезает резко, агрессивно - как любой загнанный в угол зверь:
- Потому что я не собираюсь давать почву для новых вкусных слухов!
Морщится, будто лизнула мышиную желчь, сжимает зубы до скрипа, щурит глаза, и вдруг, словно ныряя в бездонную прорубь, запрокидывает голову и сталкивает синеву своего отчаявшегося взгляда с беспощадным янтарём глаз Лиса - сквозь пелену слёз его облик кажется размытым, даже выражение морды не разглядеть.
- Ты п-правда веришь, - голос подводит, срывается в укрытых глубоко внутри, но упрямо рвущихся наружу сквозь трещины в самообладании рыданиях, - правда веришь, что я способна убить?
Отредактировано Шептунья Эха (2021-04-18 12:25:16)
- Подпись автора
You taught me the courage of stars before you left.
How light carries on endlessly, even after death.
